Натуральные редкости

Русский роговой оркестр несомненно украсил программу фестиваля имени Римского-Корсакова и Мусоргского

«Впоследствии, когда я ближе познакомился с русским народом, меня перестала удивлять как роговая музыка, так и целые громадные деревянные дома, построенные плотниками с помощью одних только пил и топоров».
Александр Дюма, «Учитель фехтования».

Пожалуй, нет более экзотически-русского и редкого в наше время музыкального явления, чем роговой оркестр. Поэтому заявленный в программе фестиваля имени Н. А. Римского-Корсакова и М. П. Мусоргского русской музыки концерт Русского рогового оркестра Сергея Поляничко (Санкт-Петербург) лично я ожидал как главное, да что там – единственное – безусловно интересное и интригующее событие нынешнего фестиваля.

О русской роговой музыке непременно упоминают всякий раз, когда речь заходит об культуре России XVIII века, о ней написано во всех учебниках – это понятно: уникальный, ни на что не похожий феномен; пожалуй, первое оригинальное изобретение в истории русской музыки после петровского культурного катаклизма. Есть и ещё один, неожиданный контекст, в котором возникают упоминания о роговых оркестрах: русский абсолютизм и – шире: природа и устройство власти в России.

Охота пуще неволи

Фото: Александр Сидоренко

Тут нельзя обойтись без короткого экскурса в историю и теорию. И не только музыки.

В 1757 году директор Императорских театров гофмаршал граф Семён Кириллович Нарышкин был назначен обер-егермейстером Двора. Время было – самая середина весёлого царствования матушки Елизавет Петровны, въехавшей на престол в Преображенском мундире на коне и оставившей по себе растерянным наследникам уйму роскошных дворцов, нарядных монастырей, блистательных театров, расцвет галантной литературы, сорок тысяч платьев и пустую казну.

Семён Кириллович славился отменным воображением и вкусом (он был первым щёголем Петербурга и владел одним из лучших в столице театров), а ещё тонким и мудрым пониманием задач государственной службы: из всех охотничьих искусств главнейшим для обер-егермейстера стала, разумеется, музыка.

Издавна на охоте использовались рога, в которые трубили егеря. Но что это были за инструменты: ни звука, ни вида, только зверьё загонять или подавать сигналы охотникам. Войдя в должность, Семён Кириллович немедля инициировал оригинальное и полезное нововведение: для правильной организации охоты следует устроить из охотничьих рогов оркестр, который бы в разгар гона зверя непринуждённо и легко исполнял изящные менуэты Куперена и модные арии Глюка.

Сказано – сделано, и вот уже из Австрии выписан учёный чех Иоганн Мареш, которому поручено реализовать гениальный замысел охотничье-театрального министра. Разобравшись в обстановке, тот доложил Его превосходительству: «Так, мол, и так, поскольку каждый охотничий рог издаёт один только звук, а играть на каждом инструменте должен отдельный музыкант, то для исполнения простой гаммы нужно хотя бы семь человек. А для того, чтобы сыграть несложную пиэсу, придётся привлечь десятки людей». «Так в чём же дело? – отвечал реформатор, – идите и возьмите сколько потребно. Уж что-что, а людишек-то мы сыщем».

Так или почти так возникла русская роговая музыка – удивительный и не имеющий аналогов в истории мирового искусства феномен.

Удивительный – потому что результат получился действительно превосходным. Воспоминания о России второй половины XVIII – начала XIX века, особенно свидетельства иностранцев, посетивших в это время столицы, пестрят восторженными свидетельствами о роговых оркестрах.

Что было грубостей в охотничьих трубах,
Нарышкин умягчил при наших берегах;
Чего и дикие животны убегали,
В том слухи нежные приятностей сыскали.

- это Михайло Васильевич Ломоносов.

А вот Александр Дюма: «Я вернулся в гостиницу, когда было уже светло, в восторге от белой ночи, от превосходной музыки и широкой, как море, реки, отражавшей, подобно зеркалу, все звёзды и все фонари».

Причем восхищение высказывается, как правило, двоякое: во-первых, красотою звуков, а во-вторых, самим принципом устройства такого оркестра, где множество людей (от четырёх десятков до трёх сотен) играют каждый на инструменте, способном издавать лишь один звук.

В рабстве у красоты

Фото: Александр Сидоренко

Остановимся подробнее на обеих этих сторонах, удивлявших и восхищавших современников оркестров двухсотлетней давности.

Звучание роговой музыки и в самом деле прекрасно. Объяснить почему – довольно трудно, но всё же я попытаюсь. Дело в том, что оркестр этот состоит из инструментов, каждый из которых (особенно басовые трубы) действительно издаёт только один основной тон, но этот звук очень насыщен естественными обертонами. Настройка инструментов относительно друг друга производилась в соответствии с этим натуральным звукорядом, поэтому высокие инструменты как бы дублируют и подхватывают звучание обертонов низких инструментов. В результате получалось необыкновенно благородное и слаженное звучание, которое музыканты называют «стройным» (то есть выстроенным, гармоничным, совпадающим по обертонам). Вот это и есть натуральный строй – естественный, природный, космический, построенный по образу и подобию небесной гармонии, образуемой звучащими и поющими в движении небесными сферами: планетами, солнцами, атомами; разнообразными, находящимися в музыкальном единстве макро- и микромирами.

Об этом есть море теоретизирования, начиная с Пифагора и Платона, есть убедительная практика, говорить я на эту тему могу долго и увлекательно, но сейчас не об этом. Хочу только настойчиво подчеркнуть, что, согласно музыкальной теории, роговая музыка – натуральная, а, значит, – очень стройная и оттого восхитительно красивая музыка.

Конечно же, неверно считать, что подобное звучание присуще только и исключительно русскому роговому оркестру. Вовсе нет: именно так звучат, например, старинные органы, построенные примерно до начала XIX века и не перестраивавшиеся с тех пор; так же звучат консорты старинных инструментов.

Особенность русского рогового оркестра – сила звука (всё-таки охотничьи рога!), мобильность (орган не вывезешь в лес или парк, не поставишь на лодку – а именно разносящиеся по воде или среди деревьев звуки капелл «рожечников» так поражали современников) и уже упоминавшийся принцип «один звук – один инструмент – один человек», требующий участия огромного числа фантастически вымуштрованных исполнителей. «Когда роговая группа солировала, впечатление было потрясающим. Я долго не мог от них оторваться», – писал в «Дневнике» немецкий скрипач Людвиг Шпор. - «Просто невероятно, как это им удавалось исполнять быстрые ходы с такой отменной точностью. Я бы и сам не поверил, что такое возможно, если бы не слышал собственными ушами. Посудите сами – разучивать стремительные пассажи на таких вот живых органных трубах всегда как-то неестественно, ведь каждому ясно, какой муштрой это достигается».

«Неестественно» – это очень мягко сказано. Фактически живые люди-рожечники заменяют собой клавиши и механику какого-то инструмента, например, огромного органа. Поставьте себя на место крепостного музыканта: забрали из деревни, нарядили в цветной мундирчик, дали в руки трубу, и ты должен дунуть в неё аккуратно в тот момент, когда пришла очередь «твоей» клавиши.

Вот свидетельство-рассуждение о роговой музыке Нарышкина графа Владимира Соллогуба: «В саду его играла знаменитая роговая музыка, оркестр звучности очаровательной, но мыслимый только при крепостном праве. Он состоял из 40 медных инструментов разных объемов. Такая живая шарманка с ее эоловыми дуновениями внушала восторг. Но какова же была участь музыканта, имевшего по расчету свистеть в неизменную дырку неизменную нотку? Рассказывают, что два члена этого диковинного оркестра попали в полицию. На вопрос, кто они такие, один отвечал «Я нарышкинский Ми» (название ноты); другой отвечал: «Я нарышкинский До-диез второй». Это, конечно же, анекдот, но очень показательный: муштрой у этих людей вычистили даже память о собственных именах, они превратились в винтики идеального музыкального автомата.

Неслучайно роговую музыку приводят как прекрасный пример и даже модель русского абсолютизма, иногда делая и более широкие обобщения о природе власти в России во всякое – не только в елизаветинское – время. Распространённая сентенция: «подобный оркестр мог быть организован только в стране, где существует рабство», что ни говори, имеет под собой почву.

Хотелось бы с этим поспорить, но не получается.

Оживший орган

Фото: Александр Сидоренко

Но это всё – теория и история. О роговых оркестрах, их звучании я имел до сих пор только и исключительно теоретическое, умозрительное представление. Да и не только я – роговые оркестры исчезли вместе с «золотым веком» абсолютизма и крепостного права. Попытки возродить их звучание предпринимались лишь во время коронационных торжеств двух последних российских императоров: в 1882-м и в 1896-м годах. Услышать живое звучание рогового оркестра ещё лет десять назад казалось делом совершенно фантастическим.

Впрочем, десять лет назад многое из того, что сейчас кажется привычным, выглядело бы фантастикой – и наоборот. Концерты энтузиастов-исполнителей, собравшихся в «Русскую роговую капеллу» Сергея Песчанского начались в Санкт-Петербурге несколько лет назад. А на прошлой неделе в Псков приехал другой коллектив – созданный в позапрошлом году «Русский роговой оркестр» под управлением Сергея Поляничко.

Зал был почти полон – видно, что реклама концерта заинтересовала местную публику. На сцене стояли подставки для самых больших труб (длиной до 3-х метров!), знакомые по изображениям роговых оркестров на гравюрах XVIII века. Прочие инструменты (те, что поменьше) были разложены на пюпитрах.

Концерт начался с пространного рассуждения ведущего концерта композитора Михаила Журавлёва о традиции, о русском искусстве и о натуральном звучании.

Вообще-то я не очень люблю подобные разглагольствования, где упоминаются «вибрации человеческого организма» и «лечение при помощи колоколов» – мне они напоминают популярные статьи об увеличении надоев у коров, которым давали слушать Моцарта, и о катастрофическом снижении тех же надоев у коров, которых жестокие зоотехники-филофонисты обрекли на прослушивание «Led Zeppellin»: я всегда думал, что музыка пишется не для коров и не для поликлиники, ну да ладно – публика внимала благосклонно.

Потом вступительное слово закончилось, и на сцену вышли музыканты – числом четырнадцать, все как один в чёрненьких сюртучках с блестящими пуговицами. «Как у Нарышкина, – подумал я довольно. – Вот оно, возрождение традиций. На человечка в форме и посмотреть-то приятно».

Ободрённый зрелищем «однообразной красивости» мундирных музыкантов, я с громадным интересом погрузился в слушанье.

Фото: Александр Сидоренко

Слышал я роговой оркестр в первый раз в жизни и должен вам доложить: оно того стоило. Те, кто пропустил этот концерт, должны горько сожалеть.

Начать с акустики. Хотя после ремонта БКЗ областной филармонии несколько прибавил в качестве звука, всё же это по-прежнему – не зал для акустических инструментов. Грустно, но это так. Однако роговой оркестр – это именно то звучание, которому не страшен даже такой зал. Громкие и стройные инструменты, на воде слышные за несколько вёрст, в нашем, собранном из ДСП и укутанном плюшем, зале совершенно не потерялись бы и без всякой подзвучки. Впрочем, микрофоны зачем-то всё же выставили и подключили, но естественное звучание всё-таки превалировало – это радовало.

С первых аккордов (когда оркестр подстраивался) я убедился в справедливости сравнения роговой и органной музыки. Собственно, это ведь и есть орган – только с одним регистром и живыми музыкантами вместо механики. Звук, его качество – просто восхитительный. Аккорды – особенно в момент настройки – само совершенство: стройно, благородно – одним словом, натурально. Собственно, эти аккорды – то, что мне понравилось больше всего.

Тут сразу заявляю, что боюсь быть неправильно понятым и поэтому оговорюсь: мне понравился концерт, это очень интересный коллектив с превосходными музыкантами и убедительной музыкой. Рецензия – положительная. Письма с протестами писать не нужно.

Эолова шарманка

Фото: Александр Сидоренко

Теперь продолжу, развивая провокационное заявление об аккордах настраивающегося оркестра, которые доставили наибольшую радость.

Радость эта была, если угодно, физиологическая – слышать чистый натуральный аккорд, взятый инструментами с очень красивым ровным звучанием – просто приятно. Это как «чистая лирика тоже есть катарсис» (Владимир Соловьёв). Чистая и объективная красота, «возникающая» при выполнении неких правил – на этом, например, зиждется представление о классицистском каноне.

Второе наблюдение: это всё-таки очень странная музыка. Мы привыкли к понятию музыкальной фразы как некоего высказывания. А каким может быть высказывание, произнесённое даже не хором, а по звуку, по слову? Попробуйте-ка собраться хотя бы втроём и, распределив слова, прочитать какой-то словесный текст, сложностью хоть немного превосходящий «Жил-был у бабушки серенький козлик» – что получится? Гарантирую – ничего [ 1 ].

Сложный текст требует осмысленного произношения от одного лица. Мелодия (в современном европейском понимании этого термина) предполагает наличие музыкальной фразировки – а этого при коллективном исполнении по одной ноте невозможно добиться никакой муштрой. Получается красиво и механистично – вспомним сравнение Соллогуба с эоловой арфой и шарманкой одновременно.

В связи с этим лично мне представляется несколько странным выбор репертуара (Дмитрий Шостакович, Павел Чесноков, Морис Равель) – абсолютно несинхронного эпохе, когда бытовала роговая музыка. И ладно бы, не в аутентичности репертуара дело (Татьяна Гринденко собирается участвовать в концерте Земфиры, Ольга Комок с Laterna Magica играют Бартока на средневековых инструментах, а The Hilliard Ensemble записывались с Яном Гарбареком) – вся музыка, звучавшия на концерте (за исключением, разве что, «Болеро» Равеля), будучи абсолютно «авторской» – то есть являющейся несомненным личным высказыванием – очень плохо поддаётся исполнению на шарманке, пусть даже такой совершенной. «Почти синхронные» Бах и Альбинони, включенные в репертуар – не в счёт: первый – главный философ и интроверт мировой музыки; его исполнять «коллективно» – всё равно, что петь хором «Быть или не быть». А Adagio второго – это, вообще-то говоря, и вовсе музыка ХХ века, со всеми вытекающими отсюда позднеромантическими последствиями в эстетике.

Итак, выбор репертуара – при том, что исполнено всё было слаженно и технично – оставил некоторое недоумение. Что бы не сыграть лёгкую музыку галантной эпохи – то, что, по всей видимости, звучало у Нарышкина?

А, кроме того, идея исполнять на натуральных инструментах произведения с довольно сложной гармонией, основанной на хроматизмах – тоже довольно странная идея. Поневоле приходит мысль о построении репертуара по принципу «Попурри известных мелодий» – кажется, не самому лучшему принципу.

Однако ж музыка была приятной, хоть и несколько механистичной. Залу нравилось, овации начались буквально с первого произведения, достигнув апогея во время исполнения «Марша Лейб-гвардии конно-егерского полка», отчего-то приписанного ведущим концерта авторству Алексея Федоровича Львова.

Тут не обошлось без «театральности» и «юмора»: объявили солиста, и вот самый маленький оркестрант с самой маленькой дудочкой вышел вперёд и всё время звучания бодрого марша делал вид, что пытается вступить, но его соло «перехватывали» другие инструменты. «Солист» делал вид, что он обижается, скучает, негодует – зал покатывался со смеху. Это был финальный номер часовой программы, призванной продемонстрировать возрождение старинной традиции.

Эстетические предпочтения могут быть разными, я ничего не имею против. Публике тоже надо уметь понравиться, особенно учитывая всенародную любовь к «юмористам» петросяновско-задорновского пошиба.

Я совершенно не возражаю.

Лишь бы аккорды звучали стройно.

Юрий СТРЕКАЛОВСКИЙ.

 

1 Кажется, Анатолий Васильев в своей постановке «Онегина» использовал подобный приём, но там как раз цель была – деструкция текста, его разложение до мельчайших составляющих, до атомов, до отдельных слов и фонем – с последющим «воссозданием».