Визит самурая

Когда в привычной обстановке вдруг видишь нечто совершенно невообразимое, начинаешь задумываться о том, так ли правильно мы живём

Самурай скушал рис, выпил чай…
(из репертуара Анжелики Варум)

После того как отзвучали аплодисменты, я помчался за кулисы: благодарить за выступление. Ещё хотелось взглянуть поближе на инструменты, может, подержать в руках, может, даже попробовать извлечь пару звуков [ 1 ].

У служебного входа в БКЗ стоял самурай. Он был бородатый, с пучком волос на затылке, в таби и кимоно. И курил «Мальборо Лайтс», что придавало картине законченную абсурдность.

Поклон самурая

Детский башмачок, сто лет назад сделанный для русской девочки руками японского солдата. Фото: Александр Тимофеев

Знаете, когда в привычной обстановке вдруг видишь нечто совершенно невообразимое, то кажется, что реальность плывёт и проваливается куда-то, и вроде как даже начинаешь сомневаться: а так ли незыблем и однозначно непреложен мир, в котором живёшь? Может, есть и какая-то другая жизнь, совсем не похожая на ту, где мы все тут ходим, говорим, пьём, едим, носим пиджаки. Она то чуть заметно сквозит через нашу, давая знать о себе посредством лёгких намёков и косвенных указаний. А иногда вдруг прорывается вот таким небывалым явлением – вроде самурая у чёрного входа в псковскую филармонию.

Я сказал: это было прекрасно, спасибо. Самурай улыбнулся во весь рот и низко поклонился. Я поклонился в ответ и тоже закурил – в знак солидарности. Так мы постояли пару минут в доброжелательном молчании. Потом он докурил, и тут снова случилось что-то странное и непривычное: японец аккуратно погасил окурок, окунув его в лужу на асфальте, и спрятал его в небольшую походную пепельницу, похожую на кошелёк, которую он вынул откуда-то из складок кимоно.

Я посмотрел по сторонам. Кругом валялись окурки, их было, наверное, несколько десятков в пределах ближайшей видимости. Виновато повертев в руках свой, я побрёл искать урну. А потом снова направился в закулисье – теперь точно нужно лезть знакомиться.

Самурай, которого я так неожиданно встретил у входа в БКЗ – это Мисава Мётэки, исполнитель героических песнопений гинъэй. Вместе с супругой, госпожой Гото Кэйсэн (мастер меча – классическое фехтование и яйдо, 4 дан; исполнительница самурайских танцев кэмбу с мечом и веером) и ансамблем «Wa-On» они принимали участие в концертной программе «Ветры Ямато», представленной на сцене псковской филармонии.

Вот ведь интересно: когда я видел их на сцене, все экзотические японские атрибуты и наряды – и кимоно, и обувь таби, и шаровары хакама, и меч катана, и флейта сякухати – казались необычными, но как бы вполне нормальными: это же сцена, тут должны быть наряды и атрибуты. А вот в ситуации «после концерта», в обычной жизни – неужели такое бывает?

Оказалось, что бывает. И одежда – это не часть сценического образа, а привычный элемент повседневности. Супружеская пара из Японии, выступавшая в «Ветрах Ямато» - не артисты. Это обыкновенные… самураи, потомки двух старинных родов, в которых сохраняется быт и чтятся традиции, восходящие к древности, поэтому не используется европейская одежда – кроме особых, специальных случаев.

Сейчас в Медведе хранятся 10 камней с иероглифами. Они вывезены со старого офицерского кладбища и свалены на квадратной бетонной площадке в центре села. Фото: Александр Тимофеев

Это мне объяснили мои новые знакомые – участники ансамбля «Wa-On», студентки Московской консерватории. Они же показали вожделенные инструменты, даже дали подержать, даже дунуть во флейту – всё равно знали, что ничего не получится: тут, чтобы научиться извлекать хотя бы один приличный звук, нужно практиковаться несколько недель, если не месяцев.

А японцы по-русски не говорили. По-английски – тоже. Я ж говорю – традиционалисты. Самураи.

В общем, совершенно заинтригованный, я, изображая робость, предложил показать город Псков – если у гостей ещё есть силы, время и желание.

Оказалось, что есть и то, и другое, и третье, заодно можно будет вместе поужинать. Предложение пойти в японский ресторан было вежливо, но твёрдо отвергнуто. Мы пошли в город.

Взгляд самурая

…Через три… нет, четыре часа привычная реальность деформировалась до полной неузнаваемости: в итальянском кафе были сдвинуты столы, на которых стояли водка, пицца и шоколад. Напротив меня сидели и оживлённо беседовали с гостями из Японии местные мужчины спортивного вида в тёмных строгих костюмах. Консерваторские девушки из «Wa-On» пели казачьи песни. Госпожа Гото Кэйсэн танцевала, накинув на плечи цветастый русский платок. Официантки с любопытством выглядывали в зал.

Ну а потом вся компания с пением двинулась по улице Карла Маркса, мимо крепостных стен Окольного города и бастионов времён Петра, мимо памятника Пушкину к гостинице «Октябрьская», где некогда располагался фальшивый штаб немецкой группы армий «Север», созданный там специально для дезинформирования советской разведки. Гопники, пившие пиво, сидя на спинках парковых скамей, взволнованно переговаривались. Я радовался, как ребёнок.

На следующее утро мы продолжили осмотр городских достопримечательностей. Покровская, Гремячая башни, собор Рождества Иоанна Предтечи, фрески Мирожского монастыря...

На следующее утро мы продолжили осмотр городских достопримечательностей. Покровская, Гремячая башни, собор Рождества Иоанна Предтечи, фрески Мирожского монастыря... Фото: Александр Тимофеев

Древнейший в городе… У нас очень старинный город. Для России.

Мы привыкли уже, что, когда приезжают гости из, скажем, Петербурга – они подавлены и впечатлены возрастом наших древностей. Шутка ли: половина центра – XVI век. А ведь есть и XIV, и даже XII. А вообще-то, у нас тут порой варяжские гостьи из века Х находятся…

Но всё познаётся в сравнении. Несколько лет назад я ездил учиться петь в один очень древний монастырь, расположенный в горах Гарца (Германия). И там возраст нашей старины уже не столь впечатлял: кругом была оттоновская романика и отлично сохранившиеся храмы, часовни, надгробия и там даже предметы интерьера Х века воспринимались как что-то совершенно обыденное.

Что уж говорить о Японии, где правит древнейшая в мире императорская династия (легенда утверждает, что с 660 г. до нашей эры. Историки с этим не согласны, по их мнению, нынешняя династия находится на троне «всего лишь» с III-IV века нашей эры – восемнадцать столетий). И там стоят храмы VI-VII веков. Не руины, а действующие храмы, никогда не разрушавшиеся и ни разу не осквернённые.

Нам кажется, что у нас тут всё очень древнее. Им, кажется, так не кажется. Нам кажется, что мы чтим свою историю. Им…

Не знаю. Они же самураи – непроницаемые, всегда спокойные, даже во время танцев с цветастыми платками под казачьи песни. И не говорят ни на русском, ни на английском.

Но, когда мы бродили по Гремячей горе или вокруг Покровской башни, я ловил себя на мысли: какими глазами они смотрят на всё это? На грязь, окурки, битые бутылки, обрывки бумаги, извините, дерьмо, которое там повсюду? На шалман с шашлыком и «Русским радио» - там, где пролили кровь и упокоились наши самураи, герои обороны 1581 года. Не думаю, что такое творится на местах, где совершали свои подвиги их современники эпохи кровавого и славного становления дома Токугава.

И не кажемся ли мы им варварами? Про окурок, спрятанный самураем в походную пепельницу, я уже рассказывал. Поэтому пошлятина, грязь и мерзость, за которые мне в Пскове всегда стыдно перед гостями, в этот раз были как-то особенно мерзки.

Вообще, признаться, мне очень любопытно было наблюдать за поведением и реакциями этих людей, таких необычных на псковских улицах. Возле храма Рождества Иоанна Предтечи Гото одинаково заинтересовалась как самим памятником древней (для нас) архитектуры, так и высаженными рядом цветами. Остановилась и созерцала. Потом пошла дальше, ничего не сказав. Её муж так ловко скакал по кручам Гремячей горы в, казалось бы, чудовищно неудобных даже для ходьбы гэта (сандалии в виде дощечек на подставках), что преимущества кроссовок стали вызывать большое сомнение. В Мироже они вежливо отказались присесть – так и стояли всю экскурсию, из которой не понимали, вероятно, ни слова.

Что-то было во всём этом очень правильное и поучительное. Они просто вели себя спокойно, человечно и доброжелательно, а мне вдруг становилось страшно, мучительно стыдно за дорогу, на которой нещадно трясло наш микроавтобус, за грязь и мерзость на святых местах, за болтливых и суетных туристов, ломившихся в Преображенский собор Мирожского монастыря: обвешанные фотоаппаратами, болтающие по мобильным телефонам, шумные – ну чисто бандерлоги. И совсем уж тошно вспомнить о кошмаре, который назывался отхожим местом в придорожном кафе, куда японцы отправились в своих гэта и дзори – подошвах, как-то соединённых с белоснежными носками.

Кафе было уже не во Пскове, а по дороге в село Медведь Новгородской губернии, куда мы отправились после осмотра псковских достопримечательностей. И это – особенная история.

Послание самурая

Говорят, что подданные Его Величества Микадо, отправляющиеся на наш Северо-Запад, официально уведомляются о желательности посещения этого села. В годы русско-японской войны 1904-1905 годов тут находился лагерь для японских военнопленных. Пленные умирали, рядом с лагерем появилось кладбище, которое должны посещать соотечественники, чтобы отдать долг памяти погибшим на чужбине. Мисава Мётэки, исполнитель героических песнопений гинъэй, вместе с супругой, госпожой Гото Кэйсэн, мастером меча, обладательницей четвёртого дана, ехали именно туда.

Село Медведь – это бывшее военное поселение, входившее в аракчеевскую систему, после упразднения которой тут остались громадные каменные казармы, построенные, кажется, по типовому стасовскому проекту. В качестве лагеря, в котором содержатся пленные, этим зданиям пришлось выступить не один раз. Впервые это было во время счастливой для России войны 1877-78 годов, когда сюда привезли пленных турок. Следующей большой войной, в которой участвовала Российская империя (если не считать интервенцию в Китай), была русско-японская. Уже весной 1904 года, через считанные недели после начала боевых действий, сюда прибыли первые пленные.

Трудно сказать, что послужило причиной, по которой их тащили именно сюда через всю страну по страшно перегруженной, забитой войсками и военными грузами Транссибирской магистрали. Вероятно, желание продемонстрировать общественности, что у нас в неудачно начавшейся войне тоже есть успехи: вот и пленные япошки пошли потоком. Кажется, с этой целью сюда гребли не только военнослужащих и не только японских: среди 3000 человек, населявших лагерь, было 6 английских офицеров (это, в общем, понятно: англичане в ту пору активно вооружали и обучали японскую армию и флот, чтобы ослабить главного соперника в континентальной Азии – Россию; в русской прессе того времени даже муссировались слухи, что под японским флагом воюют чуть ли не одни англичане) и около 120 корейцев – должно быть, рабочие, снятые в качестве живого приза русским рейдером с какого-то японского транспорта.

В Медведь потянулись корреспонденты русских и иностранных газет; в их числе был уже сверхзнаменитый Максим Горький, разразившийся обличительной статьёй, клеймящей самодержавие, которое «бездарно проигрывает войну». Алексей Максимович был прав: против трёх тысяч японцев в Медведе в лагерях на территории Японии содержали уже около 70 000 русских солдат, матросов и офицеров.

Тем временем японские пленные обживались в казармах, получив специально разработанную для них форму (к которой они предпочитали носить свои кепи, более удобные, чем предложенные бескозырки), сохраняя воинскую дисциплину и даже пользуясь определёнными свободами. Так, спустя некоторое время им даже разрешили выходить за пределы лагеря и гулять на бульваре.

Начались контакты с местным населением. Пленные японские солдаты и матросы мастерили и продавали забавные поделки: кукол, зонты, веера, колечки, брелоки, крошечные модели кораблей. Местные мальчишки с упоением запускали подаренных японцами воздушных змеев. Пара вееров, кукла и крошечная туфелька до сих пор хранятся в местном краеведческом музее.

Из древесины, приготовленной на дрова, японцы соорудили свои традиционные музыкальные инструменты, с которыми выступали на импровизированных концертах. Ныне эти раритеты хранятся в Санкт-Петербургском музее музыкальных инструментов в Шереметевском дворце; в 2005 году они предприняли путешествие в Японию, где были реставрированы и экспонировались. В этом году участники программы «Ветры Ямато» имели возможность видеть их и даже музицировать во время посещения Петербурга.

Для не привыкших к русскому чёрному хлебу японцев специально пекли белые булки, которыми пленные угощали местных детей. Для хронически голодной русской деревни это был невероятный деликатес; о японских угощениях вплоть до недавнего времени рассказывали старушки, выросшие из этих детей.

Немногие оставшиеся в живых пленные узнавали себя на фотографиях и посылали открытки в русское село Медведь. В 1905-й. В собственную молодость. Фото: Александр Тимофеев

Контакты не ограничивались только негоциацией и изготовлением поделок. Пленные посещали трактир (правда, никто не припомнит, чтобы хоть раз кто-то из них напивался допьяна), играли в бейсбол, в котором местные признали лапту.

В одной из газетных публикаций того времени рассказывается трагикомическая история о некой костромской барыне, которая, безумно влюбившись в проезжавшего через её город английского офицера, следовавшего под конвоем в Медведь, бросила всё и последовала за ним. Дама проживала в Новгороде, время от времени навещая своего избранника, с которым она собиралась навсегда связать судьбу, дождавшись конца войны.

Чем закончилась эта сентиментальная история – неизвестно. А вот судьба известного семейства русских учёных-японистов началась следующим образом:

«Я отлично помню японских военнопленных в селе Медведь. Я тогда была ещё девочкой. И обиднее всего мне было за то, что сойдутся два человека: японец и русский, и сколько труда им нужно было вложить в свои объяснения… Трудно понять им друг друга, разность языков мешает. Всем своим детским сердцем сожалела, что не могут хорошие люди понимать друг друга. Память у меня была хорошая, и я быстро выучила главные слова, и ещё девочкой выступала в роли переводчицы. Ещё тогда я мечтала о том, как было бы хорошо весь до подлинности японский язык выучить и помогать людям правильно понимать друг друга. И мечте моей суждено было сбыться. После Октябрьской революции я была одной из активисток, комсомолок. И при первом же случае уехала учиться в Москву» (запись рассказа Александры Петровны Орловой, сделанная в 1970-е, хранящаяся в местном музее).

Интерес к Японии привел Александру Петровну на японское отделение Восточного факультета университета. Она окончила его в 1931 году и с тех пор преподавала японский язык, подготовив несколько поколений советских японоведов. Интерес к Японии она привила и своей дочери Татьяне, которая выросла в одного из наиболее известных в России знатоков японской культуры. Сегодня Татьяна Петровна Григорьева — доктор филологических наук, главный научный сотрудник Института востоковедения РАН, автор крупных исследований по искусству и литературе Японии.

Старожилами рассказывалась ещё одна история: местная учительница долгое время после репатриации пленных на родину переписывалась с японским офицером, с которым познакомилась во время гимназических каникул. Офицера звали Масакадзу Хигаки, девушку – Надя Карпова. Когда они встретились, ей было 16. Больше они никогда не виделись.

Так проходила жизнь пленных из Японии в новгородском селе. 2 декабря 1905 года, после подписания Портсмутского мира, японские пленные покинули пределы Российской империи. Война закончилась. В селе Медведь осталось 23 могилы японских военных. Двадцать из них скончались от ран и болезней, трое совершили сэппуку (ритуальное самоубийство), не вынеся позора плена и тоски по родине.

В 1908 году останки пленных были торжественно вывезены на родину. Память о японских могилах постепенно стала стираться, но в 1960-х камни со странными иероглифами были «неожиданно» обнаружены – как раз к 10-летию общества советско-японской дружбы. О кладбище написала пресса, были опубликованы фотографии, немногие оставшиеся в живых пленные узнавали себя на них и посылали открытки в русское село Медведь. В 1905 год. В собственную молодость.

Эти открытки – тоже экспонаты музея.

Сейчас в Медведе хранятся 10 камней с иероглифами. Они вывезены со старого офицерского кладбища и свалены на квадратной бетонной площадке в центре села. На одном из камней высечена надпись:

«Наоми Камура, самурай из рода Тасака. Сражён не людьми, а морозом».

Совсем юным он ушёл на фронт вслед за старшим братом. В страшную пургу он заблудился, отморозил обе ноги и умер в плену от гангрены.

Душа самурая

Мы приехали в Медведь, посетили музей, прослушали экскурсию, долго разглядывали эти, такие странные в русской глуши экспонаты: письма, фотографии, куклу, веера. Детский башмачок, сто лет назад сделанный для русской девочки руками японского солдата.

Потом перешли к могильным камням. Японцы верят в то, что частицы душ погребенных по-прежнему пребывают среди холмов чужбины.

Мы повернулись лицами к востоку. Александр Ивашин, автомеханик в «прошлой жизни», а теперь один из лучших в нашей стране исполнителей на сякухати, достал флейту. Гото Кэйсэн, исполнительница танцев с самурайским мечом и веером, потомок древнего воинского рода, запела зачин «Повести о доме Тайра» созданной в XIII веке монахом Юкинага, бывшим властителем края Синано:

В отзвуке колоколов,
оглашавших пределы Гиона,
Бренность деяний земных
обрела непреложность закона.
Разом поблекла листва
на деревьях сяра в час успенья -
Неотвратимо грядёт
увяданье, сменяя цветенье.
Так же недолог был век
закосневших во зле и гордыне -
Снам быстротечных ночей
уподобились многие ныне.
Сколько могучих владык,
беспощадных, не ведавших страха,
Ныне ушло без следа -
горстка ветром влекомого праха!

* * *

Я ехал обратно. Японцы отправились в Москву, чтобы лететь домой. Петербуржцы и москвичи, участники программы «Ветры Ямато», тоже разъехались. В музее села Медведь, что в Новгородской губернии, стало на один японский веер больше – Гэто подарила свой боевой самурайский. Такого у них ещё не было.

Автобус трясло на ямах. За окном мелькали полупустые деревни, с заросшими садами, рощи, зелёные холмы, тихие лесные реки.

Моя страна. Россия. И чего в ней только нет. Даже самурайские души бродят среди холмов.

Садилось солнце. На обочине стоял огромный облупившийся монумент на братской могиле последней войны.

На вершине обелиска громоздилось здоровенное аистиное гнездо. Из него торчали шеи птенцов.

Так называемая «реальность» окончательно рухнула под тяжестью этого дня. Я вернулся.

А люди работают за деньги,
Смотрят в окно на белый свет.
А в нашем полку - все камикадзе,
Кто все успел - того здесь нет.
Так скажем «Банзай», и Бог с ней, с твердью;
Все, что прошло - сдадим в утиль.
И здесь у нас в центре циклона,
Снежные львы и полный штиль.

Юрий СТРЕКАЛОВСКИЙ
Псков – Новгород – Псков.

 

1 См. Ю. Стрекаловский. Флейта и меч // «ПГ», № 25 (394) от 25 июня – 1 июля 2008 г.