Псковские летописи как литературно-исторические памятники

Летопись.
Глава 12-я, часть 3

Валентина ОХОТНИКОВА,
кандидат филологических наук, доцент кафедры литературы ПГПИ.

(Продолжение, начало в № 38, 40)

Особое место в псковском летописании занимает Псковская Вторая летопись - свод 1486 г., она дошла до нас в единственном списке конца ХV в. (Государственный исторический музей, собрание Синодальное, № 154), это самый древний список псковской летописи.

На всем протяжении летописи составитель свода 1486 г. сокращал текст общего для всех трех псковских летописей протографа, причем в сокращениях прослеживаются определенные тенденции: исключаются упоминания о псковском вече, усиливаются резкие оценки политики Новгорода по отношению к Пскову. Зато очень подробно составитель Псковской Второй летописи описывает волнения 1483-1486 гг. в Пскове. Они были вызваны недовольством городских низов, веча псковскими посадниками, которые обвинялись вместе с наместником великого князя в притеснении смердов. Псковская Вторая летопись, рассказывая о перипетиях «брани о смердах» (так летописец определяет эти события), с большим уважением и благожелательностью относится к посадникам, к великому князю московскому и его наместнику в Пскове, что позволяет говорить о том, что политические тенденции свода 1486 г. были явно промосковскими. Ученые предполагают, что инициатива составления летописи принадлежала Степану Максимовичу Дойниковичу, псковскому посаднику (1476-1484, 1486-1499 гг.), летопись должна была служить оправданием действий группы посадников в событиях 1483-1486 гг.

Повествование в псковских летописях в ХV-ХVI вв. приобретает все более литературный характер. Летописцы ХIII-ХIV в. были по преимуществу историками, то есть они ценили документальность своих записей, для них самое важное заключалось в исторической точности. События в летописях этого времени, главным образом, фиксировались, но не описывались, за редким исключением, обстоятельно. В ХV и ХVI вв. повествование становится более пространным, события толкуются, оцениваются (иногда очень эмоционально), в них обнажается назидательный смысл, они сравниваются с другими событиями библейской, мировой и русской истории. Меняется и стиль повествования, он становится все более сложным в литературном отношении, появляются разнообразные приемы описания событий, летописцы начинает ориентироваться на определенные литературные образцы. Тексты в псковских летописях ХV-ХVI вв. осложнены цитатами и параллелями из Священного Писания, Пчелы, произведений отцов церкви, древнерусских литературных произведений («Задонщина», «Девгениево деяние», «Поучение» Серапиона, «Моление Даниила Заточника», «Житие Александра Невского» и др.).

Как пример, приведем описание битвы под Оршею в 1514 г., которое разительно отличается от псковских воинских повествований старшего периода, оно создано под влиянием «Задонщины», в которой автор рассказывает о событиях Куликовской битвы очень эмоционально, образно, следуя традициям «Слова о полку Игореве» и устного народного творчества: «Бысть побоище велие москвичем с Литвою под городом под Оршею. И воскличаша жены орешанки на трубы московскиа, и слышаше быти стуку и грому великому и межу москвич и Литвою. И вдариша москвичи на Литву, руския князи и бояре з дивными удальцы рускими сыновами на сильную рать литовскую, и треснули копья московская, и гремят мечи булатные о шеломы литовскиа на поли Оршинском. И бысть непособие Божие москвичам, и поимаша Литва поганая больших воевод, Ивана Ондреевича и князя Михаила Голицу, и иных князей и бояр и детей боярских удалых, а иные побегоша к Смоленску, а иные в реки непроходимыя забегоша». (П1Л, с. 98). Отвлеченность повествования (минимум исторических деталей), формулы и мотивы этого описания («быти стуку и грому великому», «гремят мечи булатные», «треснули копья», «возопиша жены» и др.) не характерны для стиля псковских летописей, они появились в рассказе о битве под Оршею под влиянием сторонних литературных источников, в данном случае - «Задонщины».

Новые стилистические черты ярко проявляются в рассказе 1518 г. об осаде Опочки. О том, что это самостоятельное литературное произведение, свидетельствует необычное для летописной статьи начало: «При самодержце великом князе Василье Ивановиче всеа Русии прииде король польский Жидимонт в Полотеск со многими силами, посла своя многие воеводы великого князя в вотчину во псковскую землю под Опочку под пригород». Далее автор дает пространное перечисление участников битвы, в котором документализм (точное именование участников похода - князь Константин Островский, пан Юрий Радзивил, пан Януш Свищевский и др.) сочетается с литературными деталями: «от цысаря Максимъана, короля Римьского, были люди мудрые, рохмистры, арихтыхтаны (по-видимому, аристофаны), аристотели...» В описании осады Опочки встречаются привычные для псковских летописей формулы («полезоша ко граду со всеми своими замышленми», «отъидоша посрамлени» и др.) и новые приемы повествования. Большую часть описания занимает сравнение осады Опочки Константином Островским с разорением Иерусалима ассирийским царем Сеннахиримом (то есть библейскими событиями), которое очень часто встречается в древнерусских произведениях с воинской тематикой, в частности, оно есть в описании битвы на Неве из «Жития Александра Невского», с которым псковские писатели были хорошо знакомы. Приведем только конечную часть этого сравнения: «Якоже уподобися Островьского прихожению и дружине его Аснахиримлю прихожению на царьскии места, з гордостию и похвалою приходиша на государя нашего великого князя вотчину, во Псковскую землю, на град на Опочку, и отъидоша от града посрамлени с великою победою, яко за его безбожие, что хотят разорити святыя церкви, а православное христьяньство погубити».

Уже упоминалось о том, что в Псковской Третьей летописи осуждается решение великого князя Василия Ивановича о пострижении жены Соломонии и о женитьбе на Елене Глинской. В Псковской Первой летописи решение постричь Соломонию оправдывается и достигается это художественными средствами. Летописец рассказывает, как во время объезда своих владений (отметим стремление автора передать пышность и красоту царского поезда) царь наблюдает жизнь природы, в которой все напоминает о «плодовитости», о продолжении рода: «и возревше на небо и видев гнездо птиче на древе, и сотвори плач и рыдание велико, в себе глаголюще: «Люте мне, кому уподоблюся аз. Не уподобихся ни ко птицам небесным, яко птицы небесныи плодовити суть, ни зверем земным, яко звери земнии плодовити суть. Не уподобихся аз никому же - ни водам, якоже воды сиа плодовити суть, волны бо их утешающа и рыбы их глумящеся (т.е. веселят, забавляют). И посмотря на землю и глаголя: «Господи, не уподобихся аз ни земли сей, яко и земля приносит плоды своя на всяко время и тя благословят, Господи». И приеха князь великий тоя осени из объезда к Москве, и начаша думати со своими бояры и своей великой княгине Соломонеи, что неплодна бысть». (П1Л, с. 103). Летописец явно не мог знать, что думал и чувствовал Василий Иванович, он «сочиняет» его размышления, которые подкупают искренностью чувства и метафоричностью формы и делают по-человечески понятным решение князя постричь в монахини свою не имеющую детей жену.

Таким образом, приемы изображения событий и стиль в летописных статьях ХV-ХVI вв. становятся все более разнообразными, сложными. Но не исчезает в псковских летописях любовь к меткому слову. Так, характеризуя деятельность дьяков, присылаемых в Псков, летописец замечает: «И быша дьяки мудры, а земля пуста» (П1Л, статья 1528 г., с. 105). Сохраняется склонность к ритмической («А он приеха не по псковской старине, псковичи не зван, а на народ не благ») и рифмованной речи («А местер... много пакости учиниша, и новогородской волости много воеваша, и до Кошкина городка гоняша, муж и жен изсекоша, а иныя в свою землю ведоша, а новогородцы о всем том неберегоша» (ПЗЛ, 1408 г., с. 116);

«Занеже и сам, сынове, от вас слышю, что сиа вещь велика силно и христианству развратно, а Божиим церквам мятно, а иноверным радосто, христиан видяще в таковей живуще слабости» (ПЗЛ, с. 167). Нередко используются или обыгрываются в псковских летописях пословицы и поговорки: «не ведуще глава, что язык глаголет» (П1Л, статья 1510 г., с.96);

«Коли де учнут псковичи соколом вороны имать, ино тогда де и мене Черторискаго воспомяните». Но большая часть летописных записей по-прежнему отличается точностью, конкретностью и простотой: «В лето 7025. Паде стены 40 сажен на Крому от Святыя Троицы до костра Снетового над Рыбным торгом, а паде в великий пост. И того лета надела Фрязин Иван ту сорок сажен, а камень возиша священники, а стала сорок сажен великому князю в семъсот рублев, опроче повозу поповского. А псковичи песок носили, решетом сеючи. Тоя же осени делаша псковичи стену в Песках на прудех к Гремячей горе, и песком посыпали; а чаяли литве подо Псков». (П1Л, с. 98).

Большой интерес как с исторической, так и с литературной точки зрения представляют псковские летописные тексты XVII в., еще недостаточно изученные. Среди летописных текстов ХVII в. выделяются псковские повести о Смутном времени, в которых авторы-псковичи по-своему оценивают то, что произошло в период Смуты как в Пскове, так и в других русских землях. Псковские повести о Смутном времени отличаются живой и непосредственной реакцией на события начала ХVII в., самостоятельностью и независимостью суждений о Лжедимитрии и Марине Мнишек, Михаиле Скопине-Шуйском и Иване Заруцком, а также псковских деятелях Смуты, например, о псковском «ложном царе и воре» Матюшке.

Псковские летописи ХIII-ХVII вв., содержащие богатый и оригинальный материал по истории Пскова, Новгорода, Москвы, Твери и других земель, помогают шире взглянуть на события русской истории, открывают неизвестные ее страницы. Псковские летописные тексты расширяют наши знания о том, как развивались в древнем Пскове представления об эстетических и духовных ценностях, что изменялось в художественных принципах изображения исторических событий.

На фото: Шлем князя Ярослава Всеволодовича (отца Александра Невского) и печать (свинцовая) Александра Невского. Из альбома по истории СССР.