Память о подлости и позоре

30 октября в России снова вспомнят жертв политических репрессий – день памяти миллионов погибших отмечается с 1991 года. Как и 23 года назад, этот скорбный колокол прозвучит далеко не для всех – до сих пор нет внятного признания государством своей вины за уничтожение огромной части народа. До сих пор не стало камертоном общественного сознания, что репрессии – это трагедия и преступление, у которых нет срока давности. Есть много причин, по которым об этой трагедии и этом преступлении власти не говорят громко и решительно, но одна из этих причин в том, что государство боится сказать народу: репрессии были подлой и позорной страницей не только в истории государства, но и в истории самого народа. Это было время, когда в народе взяли верх вертухаи, подлецы и выродки. И пока народ этого не осознает, пока об этом не будут прямо и безжалостно говорить средства массовой информации и школьные учебники, морок репрессий может вернуться. Строго говоря, он уже возвращается. Этот запах в истории трудно перепутать с каким-то другим.

Закладный камень на месте будущего памятника Жертвам политических репрессий в сквере Мироносицкого кладбища. Фото: «Псковская лента новостей»

Масштаб репрессий 1920-1950-х годов не может поместиться в сознании одного человека [также см.: Л. Шлосберг. Съезд выживших; О культе личности и его последствиях  Часть первая; О культе личности и его последствиях  Часть вторая]. Точной статистики по жертвам нет до сих пор, но исследователи считают доказанными минимальные цифры «комиссии по установлению причин массовых репрессий против членов и кандидатов в члены ЦК ВКП (б), избранных на XVII съезде партии» под председательством Петра Поспелова (1956 г.): комиссия по данным свежих ещё архивов объявила, что только в 1937-38 годах (пик репрессий) было арестовано по обвинению в антисоветской деятельности 1 млн 548 тыс. 366 чел., из них приговорено к высшей мере наказания 681 тыс. 692. Это больше, чем вся нынешняя Псковская область от мала до велика. Хотите представить масштаб репрессий? Представьте себе, что ныне живущие жители всей Псковской области – все до единого – погибли.

Ежедневно в стране происходило 1200–1300 расстрелов.

Согласно справке, предоставленной после смерти Сталина Генеральным прокурором СССР Романом Руденко, число осуждённых в СССР «за контрреволюционные преступления» в период с 1921 г. по 1 февраля 1954 г. Коллегией ОГПУ, «тройками» НКВД, Особым совещанием, Военной коллегией, судами и военными трибуналами составило 3 млн 777 тыс. 380 чел.

Трудно с чем-то сравнивать, но проведем аналогии с царской Россией: с 1825 по 1905 годы по политическим преступлениям было вынесено 625 смертных приговоров, из которых 191 был приведен в исполнение, а в революционные годы (с 1905 по 1910 год), когда противостояние государства и граждан обострилось до предела, было вынесено 5735 смертных приговоров по политическим преступлениям, считая приговоры военно-полевых судов, из которых приведён в исполнение 3741 приговор.

Зверства большевиков против народа превзошли всё, что было до них в России.

По данным архива управления ФСБ по Псковской области, органы ОГПУ и НКВД Псковской области с 20-х по 50-е годы ХХ столетия открыли 31 тыс. 220 уголовных дел по политическим обвинениям, по которым проходили 50 тыс. 370 человек.

По данным Псковского «Мемориала», в Псковской области с 1918 по 1953 год были репрессированы 61 тыс. 588 человек, из них 8 тыс. 205 были казнены.

Реабилитированы только 45 тыс. 498 человек.

Единственным обозначенным местом упокоения псковских погибших является Левашовское кладбище под Ленинградом [также см.: Ю. Стрекаловский. Лес мёртвых и живых; Е. Ширяева. Свидетельство о смерти; А. Семёнов. Крест и молот].

Что знает псковское общество об этой трагедии?

Самым значительным государственным делом памяти жертв в Псковской области стало издание книги памяти «Не предать забвению». С 1995 по 2004 год вышли в свет 15 томов. Эта книга доступна в библиотеках.

В Псковской области только два обозначенных места поминовения жертв политических репрессий: поминальный крест около храма Александра Невского, поставленный усилиями настоятеля о. Олега (Тэора), семью которого не миновали репрессии, и закладный камень на месте будущего мемориала памяти жертв политических репрессий перед Мироносицким кладбищем, чудом появившийся в октябре 2007 года многолетними усилиями общественности при непротивлении властей [также см.: Ю. Дзева. Мертвая точка; К. Минаев. «Поминальный приблизился час»; М. Киселев. Не было бы счастья…; Е. Ширяева. Знак времени].

Сам проект мемориала был вынесен на конкурс, и конкурс состоялся в 2008 году [также см.: Е. Ширяева. Специальная тетрадь]. После конкурса больше ничего не произошло.

Все скорбные слова с тех пор так и произносятся около закладного камня [также см.: Е. Ширяева. Живой камень; Л. Шлосберг. Наследственный день]. Почти никто не верит, что на этом месте когда-то будет мемориал с именами невинно погибших.

Псковский «Мемориал» мечтает о музее памяти жертв страшной эпохи, который мог бы внести свою лепту в просвещение и воспитание общества. Для создания этого музея власти до сих пор не сделали ничего, хотя речь не столько о небольших деньгах, сколько о политической воле. Не делают. Молчат. Словно ждут, когда уйдут из жизни дети репрессированных – те последние, кто лично знал и лично помнит своих невинно осужденных и убитых.

Память о репрессированных стала частным делом частных лиц.

* * *

Обычно, когда масштабные трагедии уходят в историю, память о них становится упорядоченной, уверенной в себе, в каком-то смысле спокойной.

В этом случае всё наоборот. Чем дальше годы репрессий, тем острее становится понимание того, что эти уроки истории не выучены, не вросли в память поколений, не проросли наследственным осознанием причин трагедии. И острее понимание того, что запах трагедии становится всё более явным. При беспамятстве народа трагедия возвращается.

Самое страшное в том, что возвращается то состояние народа, в котором сотни, тысячи людей собираются по указанию властей на митинги и громко, заходясь в истерике, не зная правды, требуют: «Расстрелять как бешеных псов!» И готовы делать это лично.

Потом, спустя несколько лет, многие из них погибнут только потому, что лучшие кадры армии в годы репрессий были уничтожены при криках поддержки народа и некому было профессионально защищать Родину и народ.

Этот запах всенародного помешательства, когда сам факт инакомыслия становится уголовным преступлением, наказание за которое – вплоть до смертной казни – приветствуется народом с воплями восторга, никуда не ушёл из России. Он был ненадолго заглушен в подвалах и немедленно вырвался наружу, как только государство снова вернулось к строительству империи, у которой один вождь, вокруг которого толпится народ, переполненный ненавистью ко всему инородному и готовый лично участвовать в уничтожении той части народа, которая мыслит и чувствует иначе.

Миллионы доносов заполонили страну в ХХ веке. Всё самое гнусное, что может быть в человеке, вылезло наружу в годы репрессий. Сосед доносил на соседа, чтобы забрать себе потом его квартиру или комнату. Подчиненный доносил на начальника, чтобы сесть в его кресло. Чиновник – на другого чиновника, чтобы сделать карьеру. Репрессии превратили миллионы людей в озверевших подонков. Донос на ближнего своего стал таким же документом эпохи в годы репрессий, как и смертные приговоры «троек» и «двоек».

Начальник Ленинградского управления НКВД Леонид Заковский (Генрих Штубис) писал в газете «Ленинградская правда»: «Вот недавно мы получили заявление от одного рабочего, что ему подозрительна (хотя он и не имеет фактов) бухгалтер — дочь попа. Проверили: оказалось, что она враг народа. Поэтому не следует смущаться отсутствием фактов; наши органы проверят любое заявление, выяснят, разберутся».

Советские газеты превратились в многостраничные публичные доносы.

Следователи ГПУ и НКВД, охранники тюрем и лагерей соревновались в садизме. Потом на их место приходили другие выродки и уничтожали своих предшественников.

* * *

Прошли десятилетия. Большинство репрессированных реабилитированы – в основном те, за кого было кому просить.

Государство не покаялось. Народ не раскаялся.

Идейные последователи вертухаев снова руководят государством.

Удивительные вещи происходят рядом друг с другом. Как писал Пушкин, «бывают странные сближенья». (Эту фразу А. С. Пушкин написал в заметке о «Графе Нулине», когда узнал, что 13-14 декабря 1825 года, когда он писал эту шутливую поэму, в Петербурге произошло восстание декабристов, ставшее общественной и его личной трагедией.).

В Псковской области планируется масштабный культурный фестиваль, посвященный писателю Сергею Довлатову (1941—1990). Замечательно и правильно. При этом о фестивале говорят как чуть ли не о своём детище те же самые люди, которые не далее как в этом году кричали про «пятую колонну», «агентов Госдепа» и «национал-предателей».

Может быть, господа не знакомы с биографией Сергея Довлатова. Между тем он, сын армянки и еврея, родившийся в Уфе, после многочисленных отказов в публикации произведений от официальных изданий публиковался в самиздате, в эмигрантских журналах «Континент», «Время и мы», в 1976 г. по политическим причинам был исключен из Союза журналистов СССР. В 1978 году из-за преследования властей эмигрировал из СССР, поселился в районе Форест-Хилс в Нью-Йорке, где стал главным редактором еженедельной газеты «Новый американец», печатался в «Партизан Ревью» и The New Yorker.

За двенадцать лет эмиграции он издал в США и Европе двенадцать книг. Всё это время в СССР писателя знали по самиздату и авторской передаче на Радио «Свобода», которую советские власти глушили.

Там, в столь ненавистных для властей СССР и властей нынешней РФ США, Довлатов стал писателем, которого знает мир и творчество которого будет обсуждаться на фестивале его памяти в Пушкинском заповеднике, где опальный литератор и гражданин работал некоторое время экскурсоводом.

Кажется, должна же проявиться минимальная логическая связь между судьбой Довлатова и ныне происходящим в России. Нужно наглухо не обладать политическим обонянием, чтобы не чувствовать сейчас этот смердящий запах репрессий, участвовать в них лично и при этом готовить фестиваль памяти Довлатова.

Именно Сергей Довлатов сказал: «Мы без конца ругаем товарища Сталина и, разумеется, за дело. И всё же я хочу спросить: кто написал четыре миллиона доносов?»

* * *

Доносы снова становятся знаком времени. Прокуратуре ещё недавно было запрещено, а теперь разрешено принимать к рассмотрению анонимные обращения граждан, проще говоря, доносы. Министерство юстиции принимает доносы граждан на деятельность «неблагонадежных» некоммерческих организаций. Вперёд, граждане! Государство ждет, жаждет вашего морального падения. Оно радуется этому падению, как вор радуется забывчивости обкраденного.

Органы государственной власти стараются не отставать от граждан. Депутаты регионального парламента организуют коллективные просмотры телесюжетов ненависти, обгоняя друг друга, тащат доносы на политических противников в прокуратуру и при этом ругаются между собой за право быть автором первого доноса.

Донести. Оболгать. Оклеветать. Оскорбить. Предать.

И не чувствуют при этом никакого запаха. Показательно носят нательные кресты. Наверно, в церковь ходят. Соревнуются в подлости внуки, правнуки тех, кто пережил годы репрессий. Старшие – пережили. Младшие – словно ничего не знают, не понимают и не хотят разбираться в прошлом.

Но когда народ не хочет разбираться в прошлом, оно становится будущим.

Нет ничего более мстительного, чем история. Ничего не забывает. Ничего не прощает.

Не вычистили подвалы, когда было необходимо, не проветрили дом, не назвали преступление преступлением, не покаялись в соучастии и трусости – получите смрад человеконенавистничества в своих домах и сердцах.

Тиха народная память о подлости и позоре народа.

По разные стороны колючей проволоки живут наши души.