Стены Игоря Иванюка

«Архетипы (Archetypes). Первообразы, априорные структурные элементы психики, действуют как структурообразующие элементы в бессознательном».
Словарь аналитической психологии

«За несколько дней до смерти Юнг видел сон. Он видел огромный круглый камень на возвышении, совершенно бесплодном, и на нем были выгравированы слова: «И это будет для тебя знаком Целостности и Единства»
Воспоминания о Юнге

«Стены воздвигаются умом, стены разрушаются любовью…».
АТ

В Пскове выставкой Игоря Иванюка «Время стены» открылся новый выставочный зал «Галерея Ильи Семина» (seminart.ru). Об этой выставке наше слово.

Игорь Иванюк. Картина с выставки «Время стены».

Итак, на этот раз предмет внимания художника – стена. Сразу же отметим очевидное сближение этого слова со словом камень: сравни с германским stein «камень» и англ. stone «камень». Так что мы вправе считать эту выставку прямым продолжением предыдущей выставки художника, посвященной камню, о которой я уже писал ранее.

«Обнажение на людях»

Как и камень, стена является одним из основных архетипов коллективного бессознательного. Уже в первые секунды медитации на образ стены начинают всплывать актуальные и полузабытые смыслы: стена как опора, как преграда, как холст (!), как экран, как зеркало, как иллюзия, как лицо человека и т. д. – попробуйте продолжить сами.

В теории К. Юнга камень является символом самости человека, источником его целостности и жизненной силы. Об этом уместно вспомнить, обращаясь к прошедшей и настоящей выставке Игоря Иванюка. Потому что это поможет нам понять, попытаться понять, что движет кистью художника в создании этих серий.

Исходя из указания Юнга и своей интуиции, могу предположить, что художник здесь (и вообще) сконцентрирован на внимании к экзистенции – самому факту своего уникального существования, к загадке этого факта, к его непостижимой, но так или иначе выразимой, выражаемой тайне.

В результате такой концентрации художника на внутреннем ядре своей сущности, у зрителя данных картин возникает ощущения герметичности, закрытости, непонятности.

Таким образом, художник сам предстает перед зрителем как своего рода камень, стена, преграда. И можно представить, что художнику и самому непросто претерпевать выставки своих картин, поскольку они глубоко экзистенциальны, и являть миру свое самое сокровенное. Это как обнажиться на людях.

Отсюда идет импульс в сторону ещё большей герметичности, закрытости своего поиска: уж если открыть себя суду зрителя, то постараемся максимально усложнить ему задачу проникновения через каменные стены в глубины личного бытия автора. Отсюда, быть может, и определенная степень гротеска в изображениях фактуры социума – людей, животных, предметов быта.

Нам как бы говорят: вот это будет вам понятно, но имейте в виду, что это не всерьез. Ваш привычный мир социума и близкой к нему природы мне не так интересен, как вам хотелось бы, если вообще интересен. Может показаться странным, но в такой позиции автора можно разглядеть и целомудрие, и приверженность к канонам классического искусства, которые ныне большей частью находятся в забвении или пренебрежении.

Разрушение сакрального пространства в европейском социуме, в культуре началось ещё с Нового времени, когда победивший протестантизм опрокинул авторитет Рима и развязал самостоятельность человека относительно права самому толковать Святое Писание.

Вскоре последовал век Просвещения, который опрокинул уже самое понятие Святости и вместе с ним смешал с грязью восторжествовавшего капитализма знание об искусстве как о сакральном действе, в котором душа предстоит Непостижимому. Как пишет Юнг: «Психическая энергия, уходившая ранее на строительство защитных стен (канонов), освободилась и двинулась по старым каналам любознательности и стяжательства, а потому Европа стала матерью демонов, пожравших большую часть Земли».

В конце концов к ХХ веку расчлененный на формулы символический космос («я алгеброй гармонию проверил», – говорит Сальери в пьесе Пушкина, замышляя убийство Моцарта) сделался чуждым человеку, превратившемуся в атомарную единицу, обитающую в пустом пространстве космоса.

В образовавшийся вакуум хлынули абсурдные политические и социальные доктрины, начались катастрофические войны, пришло время модерна, футуризма, кубизма, соцреализма, постмодернизма и, наконец, просто актуального (читай – сиюминутного) искусства.

В такой ситуации художник, имея сердечную тягу к минувшим векам высокого искусства, вынужденно становится рыцарем печального образа с той разницей, что он уже не атакует профанный мир с копьем кисти наперевес, а воздвигает вокруг своего мира защитную стену. Сами его картины становятся той стеной, которая не только противостоит давлению суетного времени, но и защищает священное право Художника оставаться самим собой, право не быть заодно с той или иной преходящей политической модой на определенный формат произведения искусства.

Это вполне аскетическая позиция со всеми вытекающими из нее последствиями. Стоит ли упоминать их здесь? Такая позиция предполагает в своей основе самоотверженность, храбрость духа и дерзновение быть собой – тем самым Камнем, который явился Юнгу во сне как образ Цельности и Единства.

В сиянии свечи

Попробуем вглядеться теперь в картины данной выставки. Сразу можно отметить цветовой минимализм, скульптурную четкость рисунка. Фигуры и лица людей как бы вязнут в плотной материи стен. Или проступают сквозь неё. Невольно вспоминается безликий Океан Соляриса, который то порождает из себя фантомы людей, то вновь растворяет их в себе.

Игорь Иванюк. Картина с выставки «Время стены».

Таким образом, Стены Иванюка – это не просто поверхность, они объемны, у них есть глубина, вязкая глубина, которая пленяет, содержит в себе образы лиц и людей. Некоторые из них нам знакомы: Лев Толстой, Александр Пушкин, Андрей Рублев. Эти имена сами уже стали архетипами русской культуры, русской классики.

И здесь мы вновь отмечаем приверженность художника к знаковым именам высокой классики. Он постоянно держит их в памяти. В этом смысле можно сказать, что вязкий объем стены подобен вязкому гелю человеческого мозга, в котором хранится не только вся память человеческой истории, но и память Вселенной.

На картинах мы видим, как художник погружает в стену и кисть, и руки, а ему навстречу тоже тянутся руки и проступают лица. Это прямое подобие акту воспоминания, когда внимание автора выхватывает в памяти те или иные образы. Точнее, они сами всплывают ему навстречу.

Итак, мы видим зримый образ работы памяти. Она своевольна. Образы, которые она посылает автору, далеко не всегда светлы, увы. Так океан Соляриса посылал сотрудникам космической станции, если вы помните, те воспоминания, которые пугали, ранили душу людей, совесть которых была не совсем чиста. А у кого она чиста? Камень, стена, пещера – закономерный ряд.

В пещере темно. Свет внимания автора подобен тусклой свече, в лучшем случае – свету сильного фонаря. Поэтому почти все картины этой выставки имеют свет приглушенный и цвета темных, глухих тонов.

Ещё одна особенность этой выставки, как и вообще творчества Игоря Иванюка, – это равнозначность большинства его работ, среди которых трудно выделить ту или иную картину, которая значительно бы отличалась от других по основным характеристикам рисунка, сюжета, цвета. И здесь опять встает образ Стены, состоящий из камней ли, из кирпичей ли – не суть: ибо все они подобны друг другу. Без этого подобия сложно построить хорошую стену.

Внутри и снаружи

Итак, что же мы скажем в итоге? В итоге мы скажем, что странным образом камни и стены Игоря Иванюка обладают порождающим свойством. В них, как в памяти, живут и таятся образы, которые по таинственной прихоти то ли художника, то ли самой памяти проступают и кажутся миру на несколько мгновений, чтобы вновь погрузиться в непрослеживаемую глубину авторской памяти, которая сама есть фрактал глобальной памяти космоса.

Игорь Иванюк. Картина с выставки «Время стены».

Напоследок одно пожелание. Мне как заинтересованному зрителю было бы весьма интересно увидеть, что произойдет, если внимание художника решится покинуть экзистенцию – сердцевину своего бытия – и обратится к «внешнему» миру. Ведь, строго говоря, деление на мир внутренний и внешний вполне условно. Тотальность Бытия поглощает в себе разделение на то, что внутри и снаружи.

Процитирую апокрифическое Евангелие от Фомы: «Иисус сказал им: когда вы сделаете двоих одним, и когда вы сделаете внутреннюю сторону как внешнюю сторону, и внешнюю сторону как внутреннюю сторону, и верхнюю сторону как нижнюю сторону… – тогда вы войдете в царствие».

Однако настаивать на такой трансформации я не смею, ибо она может оказаться слишком трудна, а то и фатальна. Когда Йозеф Кнехт (см. «Игра в бисер» Г. Гессе) сделал подобный выбор, ему пришлось прыгнуть со скалы в ледяное горное озеро, из которого он уже не вернулся…