Мы ставим точки над I
ОСНОВАНА В АВГУСТЕ 2000 года
Читать газету
Общество | Society
Алексей СЕМЁНОВ 31 марта 2019, 21:00
Как ни странно, до сих пор спорят, чей же Тарас Шевченко писатель? Украинский? Русский? Главный аргумент тех, кто называет его русским писателем: он русский писатель потому, что, в основном, писал по-русски. Особенно прозу (около 20 повестей, дневник, большая часть писем).
Сторонники «русского Шевченко» делают упор на то, что «три четверти творческого наследия украинского гения – русская литература». «Зато стихи он писал по-украински», - возражают оппоненты. В ответ звучит: «Докажите. Где рукописи? Где первые издания?» «Кобзарь», - утверждают они, - это просто перевод, с языка на котором действительно писал «великий российский мужицкий поэт Шевченко», как его называли в Петербурге, и как он сам себя называл». И вдобавок объясняют, что словари тех лет называли этот язык «южнорусским говором». Однако «южнорусский говор» трудно назвать «исключительно великорусским».
Но значительно важнее, не чей он писатель – русский или украинский, а какой он писатель. Из-за плохих писателей спора, как правило, не возникает. А вот когда берут, к примеру, творчество Владимира Набокова, начинаются разговоры: русский писатель? американский? русско-американский? Или Нобелевский лауреат 2017 года в области литературы Кадзуо Исигуро. Японец. Родился в Нагасаки. Темы многих книг связаны с Японией (первый роман «Там, где в дымке холмы» - об оказавшейся в Великобритании японке Эцуко, мысленно возвращающейся в разрушенный Нагасаки. Второй роман «Художник зыбкого мира» - о художнике Мацуи Оно с его военным прошлым.
О романе Кадзуо Исигуро «Остаток дня» критики говорили, что «японец написал один из самых английских романов XX века». Подданство у него британское, пишет на английском, но кто бы он был, если бы не Япония? Роман английского японца «Не отпускай меня» включен в список ста лучших английских романов всех времён по версии журнала «Тайм».
Отношения Великобритании и Японии сегодня нормальные. Так что в обсуждении творчества Кадзуо Исигуро нет ожесточения. Обсуждают язык, культуру… Другое дело – Шевченко. Обычно в таких случаях филология отходит на второй план, а на первый выходит политика.
Аргументы, свидетельствующие в пользу «русского писателя Шевченко», с готовностью подхватываются сторонниками «русского мира», доказывающими, что никакой Украины нет, и не было. Соответственно контраргументы тоже часто связаны с «колониальной политикой России». Это неизбежно. Информационный фронт сопутствует горячей фазе войны. В последние годы в Донбассе пролито столько крови, что кабинетные дискуссии литературоведов временами превращаются в обвинения и приговоры.
Тарас Шевченко. Работа Василя Гелетка.
«На каком же языке думал Тарас Шевченко? – задаются вопросом сторонники «русского Шевченко» и отвечают: - На русском. Это мы знаем точно, потому что личный дневник он писал на русском».
С Украины доносится ответ: «Откуда вы взяли, что Тарас Шевченко вёл личный дневник? Это была проза в форме дневника, что-то вроде ЖЖ. Человек писал не для себя, а для последующей публикации». Тем не менее, разница в том, что в интернет-дневнике или в соцсетях человек рассчитывает на немедленное прочтение и отклик, а Шевченко прекрасно понимал: опубликуют это нескоро. Как выяснилось, без цензурных купюр - только через 70 лет после смерти. И при этом его дневниковые записи, на мой взгляд, интереснее его прозы.
Действительно, основываться на дневниковых записях как на главном доказательстве того, на каком языке думает человек, не совсем корректно.
Украинский язык во времена Шевченко был среди образованных людей не в почёте. Элита в царской России долгое время вообще предпочитала общаться не то, что на русском – на французском. Какой уж тут украинский язык?
Позднее первый президент (с марта 1917 года по апрель 1918 года) независимой Украины Михаил Грушевский напишет о временах Шевченко: «На народный язык смотрят несерьёзно, он представляется просвещённым украинцам провинциализмом, не имеющим никакой будущности». Так что Шевченко, буквально вырвавшийся из крепостных, старался писать на том языке, на котором бы его услышало как можно больше образованных людей. В России, в которой Шевченко жил, разумеется, таким языком становился не французский, а русский. Он его использовал и в литературных произведениях, и в переписке. А когда надо было в письмах обратиться к своим родным и друзьям (его адресаты Григорий Квитка-Основьяненко, Николай Костомаров, Марко Вовчок и др.), то переходил на украинский. Хотя это само по себе тоже не аргумент. Лев Толстой писатель русский, но оставил множество писем на французском и английском языках.
И всё же гадать не приходится. Современники Тараса Шевченко давно всё объяснили и опубликовали. В воспоминаниях Варфоломея Шевченко (родственника Тараса Шевченко), впервые изданных в журнале «Правда» в 1876 году, говорится, что поначалу было непонятно, почему Тарас пишет родственникам по-украински. Варфоломей даже решил, что старшему брату Никите он писал по-украински «потому, что считает, будто мы такие глупые, что не понимаем по-великорусски». Варфоломея это обидело. Но через некоторое время всё разъяснилось. Варфоломей Шевченко в воспоминаниях это тоже упомянул («Помню, ещё как-то Тарас, обращаясь ко мне в письме, добавил: «Скажи брату Никите, что ежели будет писать мне, то пусть пишет по-нашему, иначе и читать не стану, а то мне уже и так эта «московщина» опротивела». Только тогда я понял, как хочется Тарасу хоть изредка обменяться родным словом; с того времени я всегда писал ему по-нашему».
Сколько бы ни спорили, но всем понятно: для украинцев Тарас Шевченко значительно важнее, чем для русских. Несмотря на то, что Иосиф Бродский скандальное стихотворение «На независимость Украины» закончил словами: «Будете вы хрипеть, царапая край матраса, // Строчки из Александра, а не брехню Тараса».
Противопоставлять Пушкина и Шевченко столь же некорректно, сколь противопоставлять Шекспира и Пушкина. Шекспира знают во всём мире, а Пушкин всё же явление в значительной мере русское, и в «дальнем зарубежье» его знают мало, а понимают ещё меньше. Становится ли от этого творчество Пушкина хуже? Вряд ли. И если бы какой-нибудь английский поэт-имперец написал бы, допустим: «Будете вы хрипеть в ночь с сегодня на завтра, // Строчки из Уильяма, а не брехню Александра», то в России бы точно многие обиделись бы. Так что лишний раз болезненные раны лучше не тревожить.
Тарас Шевченко. Автопортрет. 1848-1849 гг.
Тарас Шевченко с Псковской губернией был мимолётно, но связан. Бывал и в Пскове, и в Великих Луках, и в Порхове, и в других местах нынешней Псковской области. Впервые появился в Пскове ещё в пушкинские времена – зимой 1831 года. Причём, пришёл пешком по этапу как интернированный из Варшавы через Белосток и Вильно. Так что ему было не до экскурсий.
Исследователь Шевченко Павло Зайцев писал: «Ця подорож з Литви до Неви була, мабуть, дуже довга, – могла тягтися й місяць, а може й довше». Правда, в другие исследователи считают пеший переход в Петербург был маловероятен. Сам же Шевченко в одном из стихотворений об этом зимнем пешем переходе написал: «Розказав би про це лихо, //Та чи то ж повірять?» Что ж, поэт был прав. Некоторые не верят до сих пор.
В Вильно его отослали учиться к профессору Яну Рустему в Виленскую художественную школу. Тогда будущий классик был всего лишь крепостным у Павла Энгельгардта – сына одного из самых богатых помещиков на Украине (у того кроме Шевченко было около 50 тысяч крепостных по всей России). Впрочем, богатым был его отец Василий Энгельгардт, а сын, судя по воспоминаниям, оказался заядлым картёжником и значительную часть состояния проиграл.
Четырнадцатилетний сирота Тарас Шевченко проявлял талант в живописи, и помещик задумал сделать его домашним живописцем. У Константина Паустовского в книге о Шевченко сказано: «Тарас остался круглым сиротой. Когда перед смертью Григорий Шевченко делил между детьми свое нищенское наследство (должно быть - чёрную солому, холсты и казаны), он сказал, что Тарасу не надо оставлять ничего, потому что Тарас - мальчик не такой, как все: выйдет из него или замечательный человек, или большой негодяй, - ни тому, ни другому бедняцкое наследство не понадобится». Как известно, улицы, обычно, называют именами либо замечательных людей, либо больших негодяев. В данном случае Тарас благодаря своим талантам и вопреки гонениям, сделал всё, чтобы его не забыли.
Правда, пишут (например, Дмитрий Галковский), что на самом деле Павел Энгельгардт и Тарас Шевченко были родные братья. Якобы Тарас был генеральский сын (сын Василия Энгельгардта). Бастард. Этим будто бы объясняется взлёт крепостного и, в частности, его отправка в Вильно, где он учился не только живописи, но и наукам в университете (ему преподавал небезызвестный Нестор Кукольник). Но с ещё большим успехом можно представить, что Шевченко проявлял таланты, которые трудно было не разглядеть. Почему обязательно надо быть внебрачным сыном генерала, чтобы на тебя обратили внимание? Что же касается слухов, то был даже слух, что он якобы бастард Великого Князя Константина Павловича, фактического Польского наместника. Представляете, Тарас – племянник царя Николая…
В любом случае, в Вильно юного Тараса ждали не только знакомство с известными художниками, первая любовь и любовная драма, но и ещё более драматические события: поездка в Варшаву, где он стал свидетелем неудавшегося польского восстания. После чего Тараса Шевченко как крепостного отправили по месту жительства барина. К тому времени Павел Энгельгардт перебрался в столицу – в Петербург. Так что Шевченко отправился туда же – через Псков. После этого он бывал на территории нынешней Псковской области, по меньшей мере, дважды.
В комментариях к украинскому изданию его четырёх повестей сказано, что Шевченко пользовался почтовым Белорусским трактом и «був у Порхові проїздом у травні 1843 та квітні 1847 р.». То же самое говорится и об Усвятах: «через Усвяти в травні 1843 та у квітні 1847 р.», то есть в мае 1843 и в апреле 1847 года. Впечатления от пребывания в этих краях затем переработаны и стали частью повести Шевченко «Музыкант». Там главный один из героев как арестант отправляется по этапу из Петербурга через Лугу на Украину.
А в дневнике Шевченко упоминается Псков. Точнее, знаменитая гигантская картина Карла Брюллова «Осада Пскова». «С недавнего времени мне начали представляться во сне давно виденные мною милые сердцу предметы и лица, - пишет Тарас Шевченко. - Это, вероятно, оттого, что я о них теперь постоянно думаю. Ложась спать вчера, я думал об „Осаде Пскова“ и о „Гензерихе" («Нападение Гензериха на Рим»)Брюллова. И увидел во сне самого их великого творца». Брюллов сыграл в жизни Шевченко важнейшую роль. В канонических биографиях Тараса Шевченко рассказывается, что его учитель и благодетель Брюллов вместе с Алексеем Венециановом, Василием Жуковским и другими выкупил у Павла Энгельгардта крепостного художника Тараса Шевченко. Энгельгардт долго торговался (за что Брюллов назвал его «самой крупной свиньёй в торжковских туфлях»).
Сам же Тарас Шевченко в автобиографии историю выкупа представил так: «Сговорившись предварительно с моим помещиком, Жуковский просил Брюллова написать с него портрет, с целью разыграть его в частной лотерее. Великий Брюллов тотчас согласился, и портрет у него был готов. Жуковский, с помощью графа Виельгорского, устроил лотерею в 2500 рублей, и этой ценой была куплена моя свобода 22 апреля 1838 года».
Правда, это не мешает до сих пор в книгах и статьях публиковать альтернативные версии обретения Шевченко свободы. Будто бы свободу ему безвозмездно подарил император Николай I – добрая душа. Источник этой версии более-менее известен.
По версии Петра Мартоса, которому Шевченко посвятил первое издание «Кобзаря» (позднее он посвящение снимет), выкупу Шевченко предшествовала история с портретом некоего генерала. Шевченко его нарисовал. Генералу не понравилось – слишком реалистичен, то есть отвратительная рожа вышла. Платить генерал отказался. Но не пропадать же добру? Шевченко закрасил генеральские атрибуты, навесил на шею полотенце, добавил бритвенные принадлежности. Портрет выставили в витрине цирюльни, но глазастый генерал увидел, разгневался и решил наказать художника – выкупить его и расправиться.
Памятник Тарасу Шевченко в Риме (дата установки - 1973 г.)
«Шевченко узнал об этом, - пишет Мартос, - и, воображая, что может ожидать его, бросился к Брюллову, умоляя – спасти его. Брюллов сообщил об этом В. А. Жуковскому, а тот Императрице Александре Федоровне. – Энгельгардту дано было знать, чтоб он приостановился с продажею Шевченко…» И только после этого, по словам Мартоса, императрица попросила закончить заброшенный портрет Жуковского, который потом по лотерее приобрели члены императорской фамилии. Пётр Мартос по сути обвиняет Шевченко в неблагодарности: «Как же Шевченко, впоследствии, отблагодарил Императрицу за этот великодушный поступок!!!. Недаром теперь и друзья его скрыли подлинный факт и виновников откупа Шевченко…»
Но Мартос не тот человек, которому можно безоговорочно верить. Репутация у него была человека злопамятного и хвастливого.
В своих воспоминаниях о Шевченко, опубликованных в 1863 году в «Вестнике Юго-Западной и Западной России», тон Мартос выбрал по отношению к Шевченко пренебрежительный. Про поэму «Гайдамаки» он написал, что она навеяна не детскими впечатлениями Шевченко, а романом Михаила Чайковского на польском языке «Вернигора» («Я дал Шевченко прочитать этот роман; содержание «Гайдамаков» и большая часть деталей полностью взяты оттуда»).
И это ещё не самое плохое, что писали и продолжают писать о Шевченко-писателе. Основное обвинение: дескать, был малограмотен, за него сочиняли другие, а он лишь как неплохой художник только перерисовывал буквы. В мире десятки знаменитых писателей, включая Шекспира, которым отказывают в авторстве. Впрочем, переводчик, музыкальный и театральный критик Александр Элькан говорил, что Шевченко свободно болтает по-французски. И о том, что Тарас Шевченко хорошо умел читать по-польски, свидетельства тоже остались. Малообразованность его, скорее всего, была преувеличена, хотя тому же Элькану доверять тоже не стоит. Сам Шевченко называл его брехуном.
Альтернативная версия выкупа из крепостных возникла ещё при жизни Шевченко, и он успел отозваться на этот распущенный слух в своём дневнике: «Бездушному Сатрапу и наперснику царя пригрезилось, что я освобождён от крепостного состояния и воспитан на счёт царя, и в знак благодарности нарисовал карикатуру своего благодетеля. Так пускай, дескать, казнится неблагодарный. Откуда эта нелепая басня - не знаю (от Мартоса – Авт.) Знаю только, что она мне недёшево обошлась. Надо думать, что басня эта сплелась на конфирмации, где в заключение приговора сказано: строжайше запретить писать и рисовать...»
«Бездушный Сатрап» - это оренбургский генерал-губернатор Василий Перовский. В Оренбурге Шевченко десять лет, начиная с 1847 года, отбывал ссылку. Первоначально его зачислили в 5-й линейный батальон, расположенный в Орской крепости.
При пацифизме Шевченко это был двойной удар по нему. «Если бы я был изверг, кровопийца, то и тогда для меня удачнее казни нельзя было бы придумать, как сослав меня в Отдельный Оренбургский корпус солдатом, - пишет Тарас Шевченко в дневнике. - Вот где причина моих невыразимых страданий. И ко всему этому мне ещё запрещено рисовать. Отнять благороднейшую часть моего бедного существования! Трибунал под председательством самого сатаны не мог бы произнести такого холодного нечеловеческого приговора. А бездушные исполнители приговора исполнили его с возмутительною точностью…»
Когда Перовский появился в Оренбурге, Шевченко показалось, что ему станет легче. Заочное впечатление на него генерал-губернатор произвёл хорошее. Но потом он мнение переменил, и в дневнике Шевченко генерал-губернатор уже выглядит как законченный монстр: «Сатрап грабит вверенный ему край и дарит своим распутным прелестницам десятитысячные фермуары, а они прославляют его щедрость и благодеяния. Мерзавцы!»
Шевченко умел сердиться. Характер у Тараса Шевченко с юности был крут. В воспоминаниях Варфоломея Шевченко, впервые изданных в журнале «Правда» в 1876 году, говорится: «Как-то раз учитель был очень зол и перепорол большую часть учеников. Положили старшего из учеников (давно уже ныне покойного) Василя Крицкого. Встав из-под розог и поправляя штаны, Крицкий сказал: «Эх, нет на тебя Тараса!» Услышав эти слова, учитель ещё больше разошёлся; снова положил Крицкого и снова принялся стегать его. Случай этот произвёл на меня, ещё новичка, большое впечатление; моё детское сердце захотело узнать, что это за Тарас такой, что о нём нельзя даже вспомнить в школе. Идя вместе с Крицким из школы по улице, я спросил его про Тараса. Крицкий рассказал мне, что в школе недавно учился Тарас Грушевский (это было уличное прозвище Шевченко); однажды учитель вернулся в школу очень пьяный. Тарас связал его и высек розгами, а сам бросил школу и теперь где-то в господском дворе». Много лет спустя Иван Тургенев напишет о Тарасе Шевченко: «Натура страстная, необузданная, сдавленная, но не сломанная судьбой, простолюдин, поэт и патриот...»
В «Киевской Старине» в 1899, №2 вышли воспоминания Фёдора Лазаревского - чиновника Оренбургской Пограничной комиссии. Почитав их, можно подумать, что Шевченко в ссылке наслаждался жизнью: «Образ жизни его ничем не отличался от жизни всякого свободного человека. Он только числился солдатом, не неся никаких обязанностей службы. Его, что называется, носили на руках». К словам Лазаревского надо относиться с осторожностью. Слишком уж идиллическую картину он представил.
«Могу уверить всех, кому дорога истина, - утверждал коллежский секретарь Лазаревский, - что Тарас Григорьевич с благодарностью вспоминал всегда о своих начальниках в Орской крепости».
Разумеется, Тарас Шевченко был не обыкновенный рядовой. Иначе бы Лазаревский не поддерживал с ним отношений. Шевченко ценили, прежде всего, как художника. До определённого времени ссыльный солдат чувствовал себя не так уж плохо, как можно было бы ожидать. Даже участвовал в театральных постановках (в комедии Островского «Свои люди, – сочтемся!», поставленной для местной публики, сыграл роль Рисположенского (Лазаренский играл Подхалюзина). Однако если приглядеться к датам, то видно: Лазаревский общался с Шевченко только до весны 1850 – до тех пор, пока Шевченко не арестовали как заговорщика. Лазаревский пишет: «Расставшись с Тарасом в памятный мне первый день Пасхи 1850 года, я не видел его до 1857» (на самом деле – до 1858года – Авт.). А самое тяжёлое для Шевченко как раз и началось после Пасхи 1850 года, когда его сослали из далёкой Орской крепости в ещё более далёкое Новопетровское укрепление со строжайшим запрещением писать и рисовать.
Полтора века прошло с того времени, как Шевченко умер, но в чёрной неблагодарности его до сих иногда упрекают. Дескать, царь и царица были к нему так великодушны, а он сочинил «пасквили» и вообще «вёл себя неподобающе». Но особо благодарить царя ему было не за что.
Дневниковые записи ценны ещё и тем, что Шевченко там объясняет, что же ему запрещено: «Писать запрещено за возмутительные стихи на малороссийском языке. А рисовать и сам верховный судия не знает, за что запрещено. А просвещённый блюститель царских повелений непояснённое в приговоре сам пояснил, да и прихлопнул меня своим бездушным всемогуществом».
Но здесь интереснее упомянуть не об оренбургских степях, куда его отправили, а о псковских землях. О них написано в повести «Музыкант». В ней явные автобиографические мотивы. Часть повести - это письма некоего сироты - крепостного музыканта по имени Тарас (скрипача и виолончелиста). Вот отрывок из повести:
«Предприятие (несмотря на то, что город Луга, можно сказать, нарочито невеликий), предприятие их увенчалось полным успехом, так что, несмотря на значительную часть приобретения, отделенную ими командиру этапа, у них хватило пропитания до самого Порхова. Близ Порхова я описываю (по его же рассказу) длинную тонкую возвышенность, вроде циклопического вала, по которому тянется почтовая дорога почти до Порхова, потом самый Порхов и величественную Шелонь, на левом берегу которой высятся древние развалины замка».
В тексте мелькают знакомые названия. Кроме Порхова и реки Шелонь – Великие Луки, Усвяты…
«На счастье их, - говорится в повести «Музыкант», - в Порхов они пришли как раз на Духов день. Пошли по улицам на другой же день с музыкою, как и в Луге это сделали. Но только Порхов не Луга; тут их забросали гривенниками. Один приказчик какого-то мыловаренного завода Жукова (знаменитого табачного фабриканта) разом выкинул три целковых. Им так повезло в Порхове, так, что они уже нанимали на каждом этапе лошадку с телегою для своих инструментов до самых Великих Лук. А из Великих Лук у них уже своя была лошадка, правда немудрая, но всё-таки своя».
Далее Шевченко пишет о белорусских землях. Но это они тогда считались белорусскими – входили в Витебскую губернию. Сегодня же часть земель входит в Псковскую область, в южную её приграничную часть. Шевченко эти земли описал с горечью («убогая страна», «нищета», «голод», «разврат»).
В повести «Музыкант» говорится: «Так как они приближались к стране постоянно голодной, то есть к Белоруссии, то, кроме инструментов, от города до города [лошадка] везла за ними и порядочный запас печёного хлеба. Трогательные картины случалось ему видеть в сей убогой стране. Знаете, голод, нищета, разврат и гнусные спутники разврата. Всё это я описываю в назидательном тоне.
Так, например, когда они проходили чуть ли не Усвяты, то, вместо того, чтобы арестантам подать милостыню, толпа мальчишек с толстыми коленами бросилась к арестантам и стала просить хлеба. А когда увидели, что им давали хлеб наши артисты, за мальчишками бросились и взрослые, и старики. Голод не знает стыда».
В повести родная Шевченко Малороссия видится чем-то богатым и благословенным. В прозе это выглядело так: «Пройдя страну сетования и плача, они вступили наконец в благословенные пределы нашей милой Малороссии». В стихах это тоже нечто сказочное: «Село! В душе моей покой. // Село в Украйне дорогой. // И, полный сказок и чудес, // Кругом села зелёный лес» (перевод Сергея Есенина).
Дневниковые записи Тараса Шевченко доходчиво объясняют, что же значила для него десятилетняя ссылка в солдаты: «В детстве, сколько я помню, меня не занимали солдаты, как это обыкновенно бывает с детьми. Когда же я начал приходить в возраст разумения вещей, во мне зародилась неодолимая антипатия к христолюбивому воинству. Антипатия усиливалась по мере столкновения моего с людьми сего христолюбивого звания. Не знаю, случай ли или оно так есть в самой вещи, только мне не удалось, даже в гвардии, встретить порядочного человека в мундире. Если трезвый, то непременно невежда и хвастунишка. Если же хоть с малой искрою разума и света, то также хвастунишка и, вдобавок, пьяница, мот и распутник».
Есть ли в нашей литературе XIX века кто-то, кто так нелицеприятно отзывался об армии и офицерах? «Естественно, что антипатия моя возросла до отвращения, - пишет Шевченко. - И нужно же было коварной судьбе моей так ядовито злобно посмеяться надо мною, толкнув меня в самый вонючий осадок этого христолюбивого сословия».
Итак, Тараса Шевченко отдали в солдаты и сослали на восток. Отдать – отдали, но он так сопротивлялся, что по собственному уверению солдатом, несмотря на десятилетнюю службу, так и не стал: «Не знаю наверное, чему я обязан, что меня в продолжение десяти лет не возвели даже в чин унтер-офицера. Упорной ли антипатии, которую я питаю к сему привилегированному сословию, или своему невозмутимому хохлацкому упрямству? И тому и другому, кажется. В незабвенный день объявления мне конфирмации я сказал себе, что из меня не сделают солдата. Так и не сделали».
В декабрьском письме 1847 года литературному критику Павлу Анненкову Виссарион Белинский написал о своём отношении к Шевченко – с позиции российского монархиста. Белинский здесь раскрылся в полной мере. С ним такое бывало. То он чуть ли не революционер-демократ и атеист, а то ревностный православный и противник неумеренных либералов. «Наводил я справки о Шевченке и убедился окончательно, - пишет Белинский, - что вне религии вера есть никуда негодная вещь. Вы помните, что верующий друг мой 20 говорил мне, что он верит, что Шевченко - человек достойный и прекрасный. Вера делает чудеса - творит людей из ослов и дубин, стало быть, она может и из Шевченки сделать, пожалуй, мученика свободы. Но здравый смысл в Шевченке должен видеть осла, дурака и пошлеца, а сверх того, горького пьяницу, любителя горелки по патриотизму хохлацкому. Этот хохлацкий радикал написал два пасквиля - один на г<осударя> и<мператора>, другой - на г<осударын>ю и<мператриц>у».
Тарас Шевченко
Опять всплывает эта история с «неблагодарным хохлом». Но Белинский, узнав о ссылке Шевченко, на этом не останавливается и «добивает» того: «Мне не жаль его, будь я его судьёй, я сделал бы не меньше. Я питаю личную вражду к такого рода либералам. Это враги всякого успеха. Своими дерзкими глупостями они раздражают правительство, делают его подозрительным, готовым видеть бунт там, где нет ничего ровно, и вызывают меры крутые и гибельные для литературы и просвещения».
Нежелание раздражать царское правительство для человека с репутацией демократа-прогрессиста выглядит странно, да и почти всё остальное в этом письме чести Белинскому не делает. Попутно достаётся и товарищу Шевченко Пантелеймону Кулишу, тоже задержанному по делу Кирилло-Мефодиевского общества. Белинский попросту обзывается: «Одна скотина из хохлацких либералов, некто Кулиш (экая свинская фамилия!)» Привередливому русскому разночинцу Белинскому само звучание украинских фамилий резало слух.
С одной стороны, по свидетельству Ивана Тургенева, самые слабые стихи у Шевченко выходили, когда он начинал подражать Пушкину. С другой, Яков Полонский оставил воспоминания, в которых говорится: «Сидя в гостях у Шевченка, я узнал из речей его, что он не любит нашего поэта Пушкина, и не потому, чтоб он считал его дурным поэтом, а просто потому, что Пушкин - автор поэмы «Полтава»: Шевченко смотрел на Кочубея не более как на доносчика, Пушкин видел в нём верного сподвижника Петра Великого, оклеветанного и казнённого Мазепой. Напрасно уверял я Шевченка, что с своей точки зрения Пушкин прав и что он точно так же искренен, как и Шевченко в своей ненависти к полякам. Шевченко тем сильнее бранил Пушкина, чем горячее я защищал его…»
Но отношения между Шевченко и Полонским после подобных препираний не портились. К тому же, литературные споры для Шевченко были чем-то не очень естественным. Он был не так образован, как его столичные приятели-литераторы. По словам Полонского, «Шевченко, как мне кажется, не был ни говоруном, ни весёлым собеседником. Умный от природы, он в то же время не был ни учён, ни начитан: он жил стремлениями и тем казацким духом, который воодушевлял его». Но недостаточная образованность, скорее всего, и позволила ему, пусть и с запозданием, обратить внимание на своё творчество. Он нарушал канон потому, что мало что в канонах понимал.
Тургенев об этом тоже упоминает: «Читал Шевченко я полагаю, очень мало, - (даже Гоголь был ему лишь поверхностно известен), а знал ещё меньше того... но убеждения, запавшие ему в душу с ранних лет, были непоколебимо крепки. При всём самолюбии в нём была неподдельная скромность».
Отчасти эта так называемая скромность была связана с тем, что его слишком часто запрещали. К тому же, он был абсолютно лишён столичного лоска. Ближе к концу недолгой жизни располнел (Полонский отмечает его некоторую мешковатость и тяжеловатость в движениях, но отмечает, что он «вовсе не казался человеком, забитым судьбой: он был прост и свободен в отношениях и никогда не конфузился, как конфузятся обыкновенно личности, обиженные фортуной и в то же время одержимые бесом постоянно их грызущего самолюбия».
Мешковатость Шевченко отмечает и Тургенев: «Голос несколько хриплый, выговор чисто русский, движения спокойные, походка степенная, фигура мешковатая и мало изящная».
Тургенев общался с Шевченко не часто и, похоже, не знал, что этот скромный человек может вести себя иначе. «Он был, - по свидетельству Полонского, - человек в высшей степени бесхитростный, запальчиво-откровенный и даже бесстрашный в том смысле слова, что неумеренные речи его частенько заставляли других бояться за него или затыкать уши и убегать». Это и по его произведениям чувствуется.
Телеграм-канал "Псковской губернии"
Главноначальствующий III отделения и шеф жандармов Алексей Орлов (внебрачный сын одного из тех самых братьев Орловых – Фёдора) в докладе императору после разоблачения в 1847 году Кирилло-Мефодиевского общества написал о Шевченко: «… сочинял стихи на малороссийском языке самого возмутительного содержания. В них он то выражал плач о мнимом порабощении и бедствиях Украины, то возглашал о славе гетманского правления и прежней вольнице казачества, то с невероятною дерзостью изливал клеветы и желчь на особ императорского дома, забывая в них личных своих благодетелей». Шеф жандармов Орлов и революционер-демократ высказываются об авторе «Кобзаря» почти одними и теми же словами.
Бывший крепостной умер в год отмены крепостного права в 47 лет – в Петербурге. Крепостное право отменили 19 февраля (3 марта) 1861 года, а Тараса Шевченко не стало через неделю - 26 февраля (10 марта) 1861года.
Спустя почти 15 лет после смерти Тараса Шевченко Яков Полонский напишет: «Один остряк, который не раз видел Шевченко в разных настроениях, сказал о нём: «Это - боров, в котором поёт малиновка!» Малиновки, как известно, вечером поют даже в сумерках.
.jpg)
